...

[Lissard]

Красота Лауры Дианти

Лукреция Борджиа умерла летом, в день Рождества Иоанна Предтечи, в год 1519-й. В вечер её похорон дочь разорившегося феррарского шляпника Лаура Дианти, которой суждено будет стать преемницей Лукреции, внезапно поняла, насколько ей надоело быть проституткой; бедной, голодной, некрасиво одетой и смертельно усталой.
Лауре было шестнадцать, но от товарок по дому терпимости она знала, что все еще кажется подростком. От природы этой итальянке из простонародья были даны карие очи и густые черные волосы, которые составили бы ей в глазах романтиков XIX века славу первой красавицы. Но на дворе был Ренессанс, и хозяйка борделя, за наеденное пузо звавшаяся Роспой – «Жабой», заставляла её травить кудри до соломенно-желтого цвета и белить щеки. Кормили плохо и чем попало, да и у Лауры еще не прошли юношеские прыщи. Свое тело казалось ей неловким и слишком тощим. Она не умела разговаривать с людьми, сутулилась, и все также, несмотря на время, проведенное в этих стенах, не любила мужчин и не знала, что с ними делать.

А по улице шествовала погребальная процессия скончавшейся герцогини феррарской, побочной дочери папы римского Александра VI, сладострастника Борджиа Родриго. Восьмерка вороных коней, запряженных в черный катафалк, сверкала лоснящимися боками, в которых как в зеркале отражалось голубое небо; черные плюмажи трепетали на ветру. За гробом шли придворные-феррарцы и аристократы из прочих итальянских городов, приехавшие выразить свое уважение покойнице. Солнце нещадно палило, и Лаура, вместе с другими девицами отпущенная поглазеть на церемонию, потела в плотной толпе. Герцогиню в городе любили, хоть и баловали себя порой у камелька пересказом старых сплетен. Лет двадцать прошло, как умер её отец и скончался брат Чезаре, а после их смерти никто не замечал за ней ничего странного – может, и остальное было враньем.
Лаура не отрывала глаз от процессии – в жизни она не видала столько драгоценностей, кружев, атласа и бархата. Первым за телом следовал вдовец – владетель их герцогства Альфонсо I из рода Эсте. Заросшему бородой угрюмому мужчине было чуть за сорок. Росту он был среднего, но широк в плечах и мускулист, будто был кузнецом, а не вельможным властелином. Лаура слышала, что любимое занятие его – новомодная наука, зовомая артиллерией, и что порою он сам вставал у доменных печей, чтобы проследить за отливкой пушечного жерла. Отец рассказывал ей, что в последнюю войну от вражеских войск Ферраре удалось отбиться именно благодаря мощным и самым новейшим мортирам и бомбардам.
Впрочем, девке Лауре на это, наверно было плевать, но как всякая женщина, она прислушалась к сплетне, которую пересказывал посыльный стоявшей рядом служанке (горничная из замка рассказала соседке-молочнице, а та мяснику, а тот своей жене, а та церковному служке, а тот торговке рыбой, а от него уже этот посыльный узнал), сплетне о том, что когда герцогу Альфонсо сообщили о том, что жена его не сумела разрешиться от бремени и в муках скончалась, то отвернулся герцог Альфонсо, и в глазах его мелькнули слезы, и потом, посмотрев на мертвое тело, он заперся и не выходил всю ночь. Прислушалась Лаура – и со вздохом пожалела вдовца, сурового воина, всю жизнь воевавшего против папских армий и теперь потерявшего прекрасную белокурую супругу Лукрецию. Потом она подумала о своих убитых в мертвую желтизну волосах (сначала соком ревеня, затем лимона, потом вообще вонючей серой), вздохнула еще горшее и выбралась из толпы, отправившись назад в постылый дом терпимости.
В этот день по случаю девушка была одета прилично – в коричневое закрытое платье и волосы спрятаны под плотным чепцом. Она выспалась сегодня, и от этого кожа её казалась неожиданно красивой. Но окончательно её судьбу решило то, что она остановилась на базаре и на сбереженные гроши купила себе кулёк малины.
Счастливая своим выходным днем, Лаура шла по пустой улице, залитой солнечным светом, улыбаясь своим мыслям и радуясь неожиданному одиночеству. Рот её, заалевший от сока ягод, вдруг сделал Лауру потрясающе хорошенькой. Невиданной удачей стало, что её увидела в этот момент не алчная хозяйка жаба Роспа (нагрузила бы работой), а немолодой каноник Джованни Салерно.
У каноника Джованни был небольшой приход, средний доход, двухэтажный дом на набережной реки По, небольшой животик сибарита, подагра и хорошая библиотека. Единственное, чего не хватало – экономки. Предыдущая, кума Мариэлла, прожила с ним двадцать лет, пару раз даже родив ему детей (отосланы в деревню), но этой зимой она скончалась, и Джованни скучал. Еду готовил теперь молчаливый Спиридоно, который лишь фыркал на попытки хозяина завести с ним беседу.
Девочка в коричневом платье с вишневыми губами, улыбающаяся в солнечном свете, заставила его с горечью ощутить свое одиночество.
Он любовался ею, стоя на углу улице и, наверно, никогда бы не решился подойти, чувствуя себя старым развратником, но тут Лауру увидел помощник плотника и закричал:
– Привет, шлюха!
Лаура споткнулась, потупилась, покраснела и прошла мимо.
– Эй, шлюха, может, в следующий раз возьмешь подешевле и постараешься побольше? – не замолкал плотник.
Каноник Джованни задумался. Потом он пошел вслед за Лаурой.
Расстроенная и растерявшая все хорошее настроение, девочка вдруг снова превратилась в безобразное существо с лицом, похожим на непропечённый кусок теста. Но Джованни все еще видел её скрытую красоту. Невероятное чувство распирало его изнутри – он знал тайну, которая была на виду, но которую не замечал никто. «Посмотрите! – хотелось крикнуть ему, – из нее же вырастет потрясающая красавица!». Так флорентиец Микель Аньоло смотрел на кусок щербатой горной породы и видел спрятавшуюся внутри него прекрасную статую.
Он нагнал её уже вблизи дома терпимости.
Заговорил. Сердце и долгие годы пастырства научили его разбираться в людях. Он увидел, что девушка, несмотря на семнадцать лет и торчащую грудь – все еще ребенок, нелюбимый и несчастный. Она не улыбалась и не смотрела в глаза собеседнику. Ей хотелось остаться одной. Это было главным желанием последних нескольких лет ее жизни, главным и несбыточным.
Наутро он пришел к Роспе и дал ей денег. За Лауру, нелепую швабру, попросили немного.
К нему вывели девушку. Её желтые волосы были накручены и торчали как баранья шерсть, лицо набелено, глаза подведены, безобразное зеленое платье по последней моде сплющивало груди, кожа казалась оливковой. Несчастная кукла молчала.
Джованни страстно захотелось её окунуть в ванну и как следует отмыть.
Он попросил привести её на следующее утро к заднему крыльцу, сказал, чтобы она оделась прилично, как на похороны:
– Я не хочу, чтобы соседи догадались о её профессии.
Назавтра толстуха Жаба и Лаура, с каменным в лицом в тугом чепце, постучали в заднюю дверь каноника.

* * *
В новом доме Лауре было странно. Каноник Джованни показал ей её комнату с деревянной кроватью и недавно побеленными стенами. Углы, тем не менее, уже были обжиты пауками. Лаура вымела насекомых.
Дом вообще был запущен. Поначалу робко, затем все более по-хозяйски, она начала отмывать кухню, заросшую от грязи мужской готовки. Медные кастрюли снова засверкали медовым отливом. Она испытала чувство гордости собой и своей работой, забытое за последние годы.
Каноник был добр с ней. Говорил ласковым голосом, подарил новую одежду, пытался расшевелить и заставить улыбнуться той улыбкой, которую он увидел тогда в залитом солнцем переулке. В свободное время он начал учить её читать. Постепенно чувства Лауры к нему менялись – он становился ей дорог, она почувствовала, что ему можно верить.
Будь этот рассказ сентиментальным и любовным, в нем бы было написано, что однажды, несколько месяцев спустя, Лаура окончательно поняла, что Джованни не желает ей зла, поверила, что он по-настоящему её любит, и тогда пришла к нему в постель и одарила тем, о чем он так долго мечтал. Но жанр здесь другой – и поэтому честно признаюсь, что каноник принялся спать с ней с первого же дня под его кровлей, совершенно не интересуясь мнением Лауры по этому поводу.
Но он был трезвым, чисто вымытым и с ласковыми руками, так что, в общем, для Лауры и этот вид взаимоотношений стал откровением.Время шло, ей исполнилось семнадцать. Лаура не замечала перемен, но каноник видел, как она начала становится другой. Отросли её черные волосы. Сон, обильная еда, отсутствие тяжелого труда и забота пожилого обеспеченного мужчины преобразили взрослеющую девчонку.
Если с формой носа все в порядке, любая женщина может стать прекрасной – главное, чтоб на душе у неё были счастье и спокойствие. Каноник с наслаждением смотрел, как она меняется, и делал главное, что необходимо, чтобы вырастить красавицу – он говорил ей:
– Какая же ты красавица!
– Нет, ну что вы болтаете, я же уродина, – спорила с ним с детства затравленная Лаура, но он не унимался, и повторял ей вновь и вновь, пока она не начинала хохотать.
На день рождение Джованни подарил ей невероятно дорогое венецианское зеркало – чтобы она училась держать себя.
Лаура начинала верить его словам постепенно: вдруг заметила, что на рынке покупать товары стало намного легче – с ней не торгуются и предлагают лучшие куски; затем прохожие, даже гордецы-вояки, стали уступать ей дорогу и улыбаться вслед, провожая взглядами, свистеть, причмокивать, восклицать и даже произносить длинные фразы, поминая Мадонну. Как-то к Джованни пришли друзья, а она разливала вино. Заметив пристальные взгляды на своих выпуклостях, она смутилась и ушла к себе. Послезавтра один из них, кривоногий капеллан герцога, подстерег её на улице и предложил перейти работать к нему, посулив жалованье в два раза больше. Она посмотрела на него своими спокойными глазами, улыбнулась мило. Он, затаив дыхание, ждал ответа.
Каноник Джованни смотрел на них из окна своего кабинета, и сердце его бешено колотилось от отчаяния.
Джованни услышал, как она открыла дверь и прошла на кухню. Он спустился вниз, она улыбалась и ощипывала гуся.
– Что вы желаете завтра на ужин? – спросила она, достав нож и начиная потрошить птицу.
– Не появились ли на рынке лангусты? – задал он встречный вопрос, не в силах спросить о том, что его интересовало на самом деле.
– Да, сезон уже начался, – ответила она, напевая себе под нос. Потом она подняла голову, увидела, что каноник бледен, потеет и не сводит с неё взгляда. Отложила нож, вымыла руки, подошла к старику, обняла его крепко-крепко. Поцеловала и не отпускала очень долго.
* * *

Четыре года спустя, осенью, каноник Джованни слег. Он вызвал нотариуса, еще раз проверил завещание, все средства, какие мог, поделил между своими детьми от кумы Мариэллы и Лаурой. Денег выходило немного. Мысли о том, каково ей будет оставаться здесь одной, отравляли ему последние дни.
Он закашлялся и кликнул Лауру. Она пришла и села рядом со стариком, чья кожа пожелтела от старости и болезни, стараясь не заплакать. Ей было стыдно – этой весной Лаура в первый раз по-настоящему влюбилась. Молодой аристократ с телом Аполлона поймал её взгляд в церкви. Подошел, заговорил. Последовало несколько быстрых встреч – Лаура поверила, что он заберет её в свое палаццо и будет носить на руках. А щеголь Бернардо, лейтенант в герцогских войсках, переспав несколько раз со служанкой священника, пускай и редкой красоткой, выбросил её из головы и завел новую любовницу.
Лаура же ждала и верила, потом поняла, что осталась обманута и долго врачевала свою сердечную рану. Теперь же она сидела рядом с ложем каноника, и ей было стыдно за свои мечты оставить его – вот, пришел день, когда они действительно расстанутся, и теперь ей это совсем не в радость.
– У меня нет денег тебе на приданое, – бормотал каноник, – но я оставил тебе все ценные вещи и одежду. Деньги, какие возможно, сохранит тебе сеньор Анастазио.
В обед он умер. Старухи, бывшие при церкви, пришли обмывать его тело и заворачивать в саван. Лаура, залитая слезами, была им не помощница. Сеньор Анастазио попросил сожительницу каноника не показываться на похоронах, которые обещал посетить епископ. Лаура вздрогнула от его слов, но потом испытала к нему благодарность: он прислал своего племянника Беппо, который помог Лауре перевести её вещи в те две комнаты, которые по просьбе Джованни успели снять для неё. Прислал вовремя – по дому уже начали ходить совсем чужие люди и по-хозяйски рассовывать ценные мелочи по рукавам и кошелькам. Слуга Спиридоно даже подрался с какой-то старухой за зеркало Лауры, но сумел его отстоять.
Лаура все же пошла на похороны, но стояла позади и спрятав лицо. Над гробом каноника сказали хорошие речи, но она уже не плакала от них, а просто крутила на пальце кольцо, подаренное покойным. Потом она бродила по узким улочкам позади кафедрального собора, утопающим в тени огромного здания. Прогулки в одиночестве всегда успокаивали её. Мельком на каком-то балконе увидела Бернардо – плевать, она теперь поняла, что такое любовь, это же был пустяк, хотя и причинивший боль. Веселые студиозы из Университета кричали ей вслед, возбужденные гармонией её по-античному белоснежного лица. Она бродила и думала, как ей жить дальше. Неожиданно вышла к кварталу из дурного сна, из прошлого – к дому Роспы. Вздрогнув, отвернулась и побыстрей вернулась в свою новую квартиру.
В темных комнатах, не выходя наружу к людям, она просидела дня два. Потом её нашел один из знакомых каноника, университетский преподаватель, видевший её прежде и теперь желавший оказать бедняжке свое покровительство. Уходя, в дверях он столкнулся с кривоногим капелланом герцога, воодушевленным той же самой благотворительной мыслью. Капеллана Лаура отправила прочь, а вот еще одного случайного знакомого, офицера папских войск, недавно вернувшегося из похода, благодаря которому Альфонсо д’Эсте вернул себе город Реджио, отнятый папой, приняла с большим гостеприимством. Все складывалось достаточно удачно: Лаура уже давно перестала быть нелепой девчонкой, ей исполнилось двадцать два, и у неё появилось умение, часто свойственное очень красивым женщинам – получать все, что ей хотелось – как благодаря своей внешности, так и сквозившей в осанке и жестах уверенности, что по-другому и быть не может. Гостей у нее было мало, и всех она принимала с таким спокойным достоинством и теплотой, что бывать у неё было в радость, и спустя четыре месяца она переехала в изящно отделанный особнячок на Виа делле Вольте и обновила свой гардероб. Лазурь и изумруды шли ей, павлиньи перья на тюрбане – новая мода, введенная герцогской сестрой, Изабеллой д’Эсте, маркизой Мантуанской – оттеняли белизну её кожи и вороново крыло волос, богатое тело радовало мужские руки, а нежный голос – утомленные души.
Такой и увидел её в первый раз Альфонсо д’Эсте, герцог феррарский, уже пять лет как вдовствующий после потери своей супруги Лукреции.
Недавно он возвратился из Реджио, которое приводил в порядок после десятилетней оккупации его Святым Престолом, и чувствовал себя усталым и утомленным. Через два года ему исполнялось пятьдесят, а он ощущал на своих плечах еще годков двадцать сверху. Жизнь его, вся прошедшая в войнах Камбрейской лиги, на полях боёв, затянутых оружейным порохом и пахнущих кровью убитых французов и итальянцев, была полна похождений и схваток, но уже начала надоедать некой монотонностью своего многообразия. Пир, который устраивал один из его командиров по случаю своей грядущей женитьбы, встретил его низким гулом виол, шалюмо, лютней и жужжанием женских голосов.
Лаура не умела петь, музицировать и не разбиралась в литературе, её атласное платье было не из самых роскошных, а драгоценности – просты, и остальные куртизанки поглядывали на неё свысока. Попала она на это роскошное пиршество почти случайно – её привел с собой знакомый офицер, преданный её покровитель, который быстро напился и заснул под картиной Тициана с изображением Ариадны и Бахуса. Она осталась сидеть с ним рядом, с полуулыбкой и некоторым волнением вглядываясь в кипучее веселье, бушующее перед ней. Пышнотелые златовласые прелестницы восседали на коленях у воинов и кормили их вишнями и виноградом. Жених облизывал пальцы несравненной Джулии Феррарезе, ненадолго вернувшейся из Венеции, она заливисто смеялась, и её груди маняще сотрясались гроздьями напротив его лица. Французские музыканты ласкали струны виол, которые отзывались им нежными радостными голосами. Воздух был полон запаха горячего вина и специй.
В разгар праздника, наконец, пришел герцог Альфонсо, сел в кресло, обитое малиновым бархатом, устало вытянул ноги. Красавицы наперебой бросились ухаживать и за ним. Лаура отрезала себе кусок мяса и щедро посолила его – соль была феррарская, из герцогских рудников Комаккьо, еще одного повода вражды с папой, который хотел, чтоб все покупали лишь его соль из Червиа. Запила вином и меланхолически спросила себя, когда же можно будет отправиться домой – она не любила людских сборищ.
«Целуй меня, моя сладенькая» – заиграли прованский шансон Жоскена Депре музыканты. Лаура незаметно сбросила тесные туфли. Её движение плечами привлекло внимание скучающего герцога.
Baisés moy, ma doulce amye…
Первое, что он заметил – волосы. Его первая жена, Анна Мария Сфорца, была бледной и тонкой, с гладкими локонами цвета льна и фигурой, уместной в средневековых мадоннах, а не в герцогских супругах. Она и скончалась при неудачных родах. Вторая жена его, Лукреция Борджиа, с которой он прожил семнадцать лет и произвел на свет девять детей, обладала кудрями цвета зрелой пшеницы, вьющимися и волнистыми. Он ненавидел её сначала, папского выблядка, затем ревновал и хотел приручить, сломать хребет – как смела она изменять? Потом привык, и нашел в Лукреции хорошую герцогиню и верного помощника, но никогда не любил до дрожи в коленях, и никогда не хотел носить на руках.
Честно говоря, от блондинок герцог Альфонсо даже устал: слишком покорны женщины вокруг были велениям моды. Крупная женщина, сидевшая в одиночестве в дальнем углу зала оказалась брюнеткой с мраморной кожей и вишневыми губами. Лицо она не сурьмила, улыбалась искренне – своим мыслям, и оттого казалась неожиданно дивной на этой выставке распутства.

Он поманил её к себе пальцем.

* * *
Полуголый, горячий от льющегося пота, герцог Альфонсо д’Эсте не мог оторвать глаз от самого лучшего на свете зрелища: на свет появлялась его новая гигантская бомбарда. Огромная, остывающая на его глазах, она состояла из двух отдельных частей, которым предстояло быть соединенными вместе. Стенки камеры задней части пушки делались очень толстыми – чтобы выдерживать взрыв огромного заряда пороха, который понадобится, чтобы стрелять железными ядрами того диаметра, как задумал герцог.
Он вытер пот и обрадовано стал беседовать с литейщиками, как и он, довольными тем, как идет процесс. Альфонсо сам рассчитывал эту пушку, и вроде бы все идет хорошо – хотя ничего нельзя знать заранее, пока не будет произведен первый выстрел. Оставалось только ждать. Он оделся, накинул на плечи свою роскошную мантию, которую заботливый оруженосец отобрал у него еще при входе в кузню – чтобы не мех не пропах, и отправился в свои комнаты. Чувство бодрости, которое покинуло его лет пятнадцать назад, казалось, навечно, вновь возвратилось в его тело. Он шел подпрыгивающей походкой и улыбался.
Уже два месяца, как каждый день, такой же веселый и окрыленный, он возвращался домой и обнимал Лауру Дианти.
Сначала он не думал, что все выйдет так. Он много путешествовал и имел много женщин, в том числе и куртизанок. Например, та самая искусница Джулия Феррарезе, которая была на том же пиру, где он увидел Лауру, провела с ним недели две, и все, кроме плотской страсти с ней, вызывало в нем скуку – она кокетничала, стуча ресницами; подобно Анжелике из «Неистового Орландо» (сочиненного его придворным поэтом Ариосто), властно поводила плечами, уверенная в том, что владыки любят, когда ими вертят слабые женщины, выпрашивала подарки, поддерживала разговоры лишь на сальные темы и смотрела на него хищными глазами совы.
Лаура была совсем другая. У неё была уютная мягкая грудь, и ему нравилось просто лежать с ней рядом, уткнувшись носом в её тело. Впервые в жизни он поселил женщину в спальне своего герцогского дворца – у покойных герцогинь были свои покои, и он посещал их, когда возникала необходимость, тратя время на прогулку по длинному коридору. Походные девицы под сенью военной палатки были не в счет. С Лаурой все вышло по-другому. С первого же дня она оказалась такой теплой, душевной и надежной, что он недоумевал, как же он умудрялся находить успокоение, когда её не было рядом. На днях он разговорился с литейщиком Карлуччо, своим любимым товарищем по огневой потехе, как он знал, счастливым в браке:
– Впервые в жизни я чувствую себя по-настоящему женатым, как женат ты, или все нормальные люди вокруг. Каждую ночь я засыпаю с ней в обнимку, просыпаюсь, и она – все также рядом. Какое счастье, что она – не аристократка! Её не заботят поэзия Пьетро Бембо, модный наряд для мессы, длина её родословного древа по сравнению с моим или отказ Леонардо нарисовать её портрет!
– А что её заботит? – улыбнулся ему литейщик. Они с герцогом собирались на крестины его недавно родившегося сына, Альфонсо с Лаурой согласились быть восприемниками.
– Покормить меня горячим ужином, снять с меня вечером узкие сапоги, потереть мне спинку в ванне и послушать о том, что я делал за день, – блаженно перечислил герцог, глядя куда-то поверх плеча Карлуччо расфокусированным взглядом.
– Ага, послушать… – развеселился Карлуччо. – Ты знаешь, я собственными глазами застал тот момент, когда ты в нее влюбился по-настоящему. Ты привел её сюда, к нашим печам, и часа три подряд рассказывал: «Порох есть телесная и землистая вещь, составленная из мощи четырех первоэлементов. Когда в некоторую часть этой чрезвычайно сухой субстанции посредством серы вводится пламя, это производит умножение воздуха и огня. Правда, ведь интересно, Лаура?». А она отвечала «Правда! Объясняй дальше» и смотрела на тебя вот таким же бессмысленно счастливым взглядом, какой у тебя сейчас.
И они оба рассмеялись. И герцог знал, что Лауре на самом деле действительно было интересно, как он умеет лить из железа стрелковое оружие и другие орудия, и очищать селитру, и стрелять из больших и малых пушек. А Лаура сидела у себя в комнате и думала о том, как бы довольна она была, если бы Альфонсо оказался не герцогом, а простым кузнецом или солдатом, и просто обвенчался бы с нею, и жили бы они в простом доме – потому что в этом огромном замке с оравой слуг она, со всем своим неожиданным счастьем, чувствовала себя немного неуютно и боялась, что в любой момент это неожиданно кончится.
«Впрочем, герцог – это тоже здорово», подумала она, и полюбовалась в зеркале на свое новое ожерелье из огромных индийских сапфиров.Через три года она родит ему первого сына – Альфонсо, еще через три – второго, крещенного Альфонсино. Герцог подарит ей восхитительное имение Делиция дель Вергинезе, с особняком-игрушечкой, куда они будут приезжать всей семьей, проводить лето и отмечать праздники. Вместе они проживут десять лет. В 1530 году в возрасте 58 лет герцог Альфонсо умрет на руках у своей любимой Лауры. Говорят, перед смертью он успеет с ней обвенчаться. Престол герцогства унаследует его сын от Лукреции Борджиа.

Отсюда.

shakko.wordpress.com/2009/10/28/352/